Виленско-литовская епархия

Lietuviškai skaitykite ČIA

Принявший участие в торжествах по случаю принесения в Вильнюс чудотворной иконы Божией Матери «Сурдегская» митрополит Будапештский и Венгерский ИЛАРИОН (Алфеев) дал интервью газете «Православная Литва».

— Ваше Высокопреосвященство, спасибо Вам за участие в торжествах по случаю принесения Сурдегской иконы Божией Матери в Вильнюс. Известно, что свою пастырскую деятельность Вы начинали в Благовещенском соборе г. Каунаса, где пребывает эта святыня. Возможно, у Вас есть какие-то воспоминания, которыми Вы могли бы поделиться с нашими читателями?

— У меня, конечно, много воспоминаний о времени моего пребывания в Литве вообще и, в частности, о времени моего пребывания в Каунасе в качестве настоятеля Благовещенского собора. Это было очень хорошее время — Церковь только начинала выходить из катакомб. Помню, например, как литовские священники стали ходить в литовские школы. А у меня совсем рядом с собором — через парк — находилась русская школа. Я начал туда ходить, преподавать детям — сначала в одном классе, потом в другом. А кончилось тем, что я в каждом классе раз в неделю преподавал. То есть у меня было шесть учебных занятий в понедельник, три во вторник и одно занятие в среду. Потом уже мне стал помогать второй священник — отец Михаил, который взял на себя другую русскоязычную школу. Так мы начали дело просвещения детей светом Христовой веры. 

Я жил тогда в подвале под храмом, где в конце концов заработал себе воспаление легких, притом такое тяжелое, что я три недели не мог вылечиться — несмотря на то, что мне кололи каждые восемь часов антибиотики. И еще помню, что был какой-то период, когда на меня нападали бесы. А было это так: я жил в подвале, где была очень хорошая слышимость — если шла служба, то каждое слово было слышно. И вот в какую-то ночь я вдруг просыпаюсь от того, что слышу звон разбитого стекла, топот, какие-то голоса, как будто кто-то разбил окна в храме и целая толпа людей туда ворвалась. Я встал, взял ключ от храма, поднялся, открыл храм — там была темнота. Я зажег свет, но нигде никого не было. Я обошел весь храм: и алтарь, и хоры. Убедившись, что никого нет, я вернулся и лег спать. Потом на следующую ночь повторилось то же самое, и еще несколько ночей так продолжалось. Может быть, бесы хотели меня как-то устрашить, напугать, но я не испугался там жить и нести свое служение. Потом мне некоторые люди говорили, что с ними там происходило то же самое — по крайней мере, от двух или трех человек я такое слышал. Так что я был не один такой «сумасшедший», на которого нападали бесы.

Главной святыней храма является чудотворная Сурдегская икона Пресвятой Богородицы, перед которой я каждый день молился, и каждое богослужение у нас начиналось и заканчивалось молитвой перед этой чудотворной иконой. Очень многие люди к ней приходили, причем не только православные, но и католики. Много чудес там совершалось. И, конечно, я очень рад тому, что оказался в Литве именно в тот день, когда эта чудотворная святыня была принесена из Каунаса в Вильнюс.

— В своем архипастырском слове, произнесенном с амвона соборного храма Свято-Духова монастыря, Вы сказали, что каждая деталь интерьера в этом храме Вам знакома. А есть ли в Литве, помимо Каунаса и Вильнюса, еще какие-либо места, которые вам запомнились?

— Мой первый приход, который я получил после того, как меня назначили на приходское служение, был в селе Колайняй. Это был приход, где почти все прихожане лежали на кладбище — то есть в живых оставалось человек десять-двенадцать. И я никогда не знал, сколько придет людей на службу и придет ли вообще кто-нибудь. 
Но раз в году, на Радоницу, со всей Литвы съезжались люди, и вот я ходил по кладбищу, совершал литии и панихиды на могилах усопших прихожан, и потом с этого дохода мы жили весь последующий год.

К этому храму был приписан еще один маленький храм в селе Каунатава, где фактически тогда жила одна семья. И я раз в месяц приезжал, чтобы совершить там богослужение. Потом мне прибавили еще два прихода – в Тельшяй и в Титувенай. Тельшяйский приход был уже городским. Там регулярно совершались воскресные и праздничные службы, народ съезжался с окрестных деревень, и даже был свой хор. Мне запомнился очень красивый резной деревянный иконостас и то, чего я больше нигде никогда не видел – подвесной семисвечник, тоже очень красивый, который я по афонскому обычаю иногда немного раскачивал во время Всенощного бдения.

Помню, как на этот приход ко мне приезжал владыка Хризостом, и мы служили Всенощное бдение знаменным распевом. У меня была тогда такая привычка: в те дни, когда прихожан не было, вдвоем с псаломщиком мы совершали богослужение полностью по уставу, и пели знаменным распевом. Соответственно, Всенощное бдение у нас длилось часов пять. И вот владыка Хризостом сказал: «Я буду служить, а вы пойте вдвоем». Мы пели, и за всю эту пятичасовую службу он ни разу не отошел от престола, все время молился и даже, по-моему, ни разу не присел. Потом он сказал, что это была самая прекрасная Всенощная в его жизни. 

Много у меня добрых воспоминаний, связанных с каждым из этих приходов. Служение тогда было непростым, потому что своего транспорта не было - приходилось добираться на перекладных от одного прихода до другого. В храме в Титувенай не было отопления, поэтому если на улице минус 20, то и внутри минус 20, и ты причащаешься из Чаши, а потом Чаша примерзает к губам, и ты не можешь ее оторвать. 

Но было и очень много хороших, интересных моментов, были замечательные прихожане. Например, в Колайняй мне запомнилась Леонилла, которая до сих пор жива и является старостой этого прихода, и которая меня ежедневно снабжала парным молоком в количестве трех литров, причем это было наше основное питание, когда не было поста. Эти места мне особенно запомнились - помимо, конечно, Каунаса, где я служил полтора года настоятелем, и помимо Вильнюса, где я начинал свое служение, и где был рукоположен как в диаконский, так и в священнический сан, и где в Свято-Духовом монастыре я был пострижен в монашество.

— Кто из людей тогдашнего Свято-Духова монастыря, или всей Виленско-Литовской епархии оказал на вас влияние и занял особое место в Вашем сердце?

— Особое место в моем сердце занимает владыка Викторин, с которым я познакомился, еще будучи школьником. Я приезжал в монастырь летом, на каникулы, а иногда и в учебное время — на Пасху, на Рождество — и владыка обратил на меня внимание. Он взял меня в свою иподиаконскую команду — я был у него иногда книгодержцем, иногда на каких-то других послушаниях, и он с большой теплотой ко мне относился. И вот я закончил сначала музыкальную школу, потом поступил в консерваторию, потом меня забрали в армию. И когда я потом вернулся из армии, то встал вопрос, куда мне поехать. Я написал владыке Викторину, он мне ответил и пригласил в Литву. И так я оказался здесь уже на постоянном служении. Довольно скоро меня постригли в монахи и рукоположили во диакона. Мне тогда было 20 лет.

— Видимо, столь скорый монашеский постриг свидетельствует о том, что у Вас уже было внутреннее убеждение и готовность идти по избранному пути?

— У меня было твердое внутреннее убеждение, что я хочу связать свою жизнь с Церковью, что я хочу служить Церкви, что не хочу заводить семью, чтобы отдать Церкви все свои силы. Это было то убеждение, которое у меня сложилось в пятнадцатилетнем возрасте. Поэтому к двадцати годам я был вполне созревшим для этого решения. Хотя, конечно, по человеческим меркам, особенно по сегодняшним, это слишком молодой возраст для принятия монашества.

— Сегодняшним двадцатилетним Вы не посоветовали бы так рано определяться в этом отношении?

— Я всем советую определяться в этом отношении, но я советую не спешить, потому что здесь нельзя ошибиться. Это то решение, которое человек принимает один раз на всю жизнь. К сожалению, на моих глазах было немало случаев, когда человек принимал это решение либо по ошибке, либо он потом изменял свои мысли в отношении монашеской жизни, и заканчивалось все это очень плачевно.

— Если сравнить сегодняшний Свято-Духов монастырь с тогдашним, образца 1987-го года, то какие отличия можно найти?

— Тогда все было более камерно. Было всего десять человек монашеской братии (хотя их и сейчас, по-моему, не больше). Зато сейчас в храме служат на постоянной основе семейные священники, а тогда в храме Свято-Духова монастыря совершали богослужения только монахи. У каждого была своя череда – каждый иеромонах одну седмицу служил, другую исповедовал, а дальше в порядке очереди служили другие братья. На воскресные и праздничные богослужения собирались, конечно, все вместе. 
Основным послушанием монахов было пение в хоре. Я знаю, что и сейчас монахи поют, но в те дни, когда я здесь находился, мне не удалось застать монашеское пение. А тогда это было основное послушание. Регентом был отец Мефодий, он же был и духовником монастыря. Он был очень опытный регент, очень тщательно составлял службу и старался не забыть ни одного из святых этого дня, поэтому иногда бывало много стихир — по одной каждому из празднуемых святых. И мы, конечно, через это пение многому научились. Для меня, по сути, это была главная богословская школа. Должен признаться, что и в семинарии, и в московской Академии я отучился довольно поверхностно. Я учился заочно, приезжал на сессию сдавать экзамены, но моя главная богословская школа — это были богослужения в Свято-Духовом монастыре, где каждый день, утром и вечером, перед моим взором в самом буквальном смысле этого слова проходил весь суточный круг богослужения, который буквально наполнен, насыщен богословием, богословскими истинами и глубоким нравственным учением. Вот это та закваска, которая у меня осталась на всю жизнь, и получил я ее именно в Свято-Духовом монастыре.

— Раз пение было основным послушанием в монастыре, то, наверное, Вас, как человека с музыкальным образованием, приняли с распростертыми объятиями?

— Да, но была проблема, и вот какая: когда я пришел поступать в монастырь, то я обратился к отцу Никите, наместнику монастыря. И он сразу спросил, какой у меня голос. Я сказал, что баритон. Он ответил: «Нам нужен тенор». Это звучало почти как приговор, но все-таки со временем монастырское начальство как-то надо мной сжалилось и, несмотря на отсутствие тенора, меня взяли в обитель.

— Вспоминая свое служение в Каунасе, Вы сказали, что это было хорошее время. Но время-то было непростое. В Каунасе Вы встретили события 13 января, причем Вы заняли твердую позицию, поддержав стремление литовского народа к свободе и выступив по телевидению в самый острый момент. Были ли у Вас какие-то сомнения и колебания? Ведь, наверное, от Вас никто не требовал публичных выступлений. Могли бы и промолчать.

— Действительно, от меня этого никто не требовал, но у меня не было никаких сомнений. Знаете, если бы я не чувствовал, что мое слово может на что-то повлиять, то, возможно, я бы не стал нигде выступать. Но ситуация была следующая: после того, как в Вильнюс вошли советские войска и заняли телебашню, единственное независимое литовское телевидение оставалось в Каунасе. И была информация, которую мне сообщили, что войска или должны были выдвинуться, или уже выдвинулись в сторону Каунаса. И что там будет то же самое, что уже произошло в Вильнюсе. А я как настоятель каунасского собора знал практически всех военнослужащих каунасского гарнизона лично, потому что я объезжал воинские части и встречался как с руководителями, так и с солдатами, беседуя с ними на нравственные и духовные темы. И вот когда я представил себе, что этим ребятам, которых я лично знаю, могут отдать приказ стрелять в безоружных людей — также, как это было Вильнюсе — то я, несмотря на воспаление легких и температуру под 40, собрался с силами, поехал на телевидение и обратился к русским солдатам, чтобы, если они получат приказ стрелять в людей, то они этот приказ не выполняли. 

Это, конечно, был рискованный поступок, потому что тогда никто не знал, чем все закончится — будет ли восстановлена независимость Литвы, сохранится ли Советский Союз. Тем не менее, в том, что надо такое обращение сделать, у меня сомнений не было. Единственной целью здесь было сохранить жизни людей.

— Сейчас в православном мире всем известные нестроения, мы ощущаем их и на себе. Что надо понимать православным верующим относительно источника этих нестроений и путей их преодоления?

— Источники есть разные. С одной стороны, есть те политические события, которые влияют на ситуацию в Церкви. И, к сожалению, иногда люди пользуются какими-то политическими темами для того, чтобы оправдать свою раскольническую деятельность. С другой стороны, есть те проблемы, которые возникли на общеправославном уровне — они связаны с деятельностью Константинопольского патриархата. Эти проблемы приводят к тому, что в разных местах создаются расколы, и эти расколы получают легитимизацию со стороны Константинополя и со стороны местных властей, как мы это видели и видим на Украине.

— Еще раньше в Эстонии произошло нечто подобное.

— До того это происходило в Эстонии, и сейчас есть угроза, что это может произойти в других местах. Речь идет о проблеме общеправославного характера, ее невозможно решить только на местном уровне. Но на общеправославном уровне она, к сожалению, не решилась, и сейчас даже трудно себе представить, каким образом ее можно решить. Но мы, тем не менее, верим в то, что Святой Дух в Церкви действует и что раньше или позже Святой Дух наставит церковных руководителей на то, чтобы все-таки сесть за стол переговоров и найти такую систему управления Церковью, которая окажется приемлемой для всех.

Беседовал Максим РОГАЛЬСКИЙ
Фото: Вацис Влужис и прот. Игорь Ринкевич

Интервью с митрополитом Иларионом (Алфеевым) было опубликовано в ноябрьском номере газеты «Православная Литва».